Ее муж не смог бы сдержать насмешливую улыбку. Для него боги были

инструментом, который люди использовали для манипулирования другими. Но правда заключалась в том, что перед ней был не Марко Дорош, а генерал

Григоренко-второй. Человек молча спрятал бумажку в нагрудный карман.

— Я действительно тебя искала, — прошептала Ма.

— Что ж, теперь у тебя другая цель. — Дорош-Григоренко бросил взгляд на ее живот, поднялся и направился в сторону лагеря Армии чудовищ, не оглядываясь.

Мая поковыляла прощаться с Анархией. Она решила не говорить подруге, кем Григоренко-другой был до Вспышки. В легендарного героя, призванного самим Богом, веришь сильнее, чем в обычного человека, изменившего свои убеждения. Но Ма уверила, что армейцам можно верить.

— Наши дети когда-нибудь обязательно встретятся, — улыбнулась Анархия, укладываясь на носилки.

Армейцы приготовились отправляться. А Ма подумала, что даже Дешт не уничтожит жизнеутверждающую наивность ее подруги.

— Мы тоже еще встретимся.

Утром, когда от армейцев не осталось и следа, Азиз-баба дал ей напиться какого-нибудь зелья, а Саша Бедный помог залезть на мажару. Акинджий так обрадовался, что она останется, что заставил своего кунака — краснокожего засоленного с рогами по имени Шейтан — стать на четвереньки и сделаться живой ступенькой.

Ма. — Не бойся, девочка. Я уже это делал. — Усевшийся рядом Азиз-баба похлопал ее по животу.

Ма чувствовала каждую выбоину и постоянно ерзала, стараясь удобнее устроиться. В свете дня Азиз-баба показался не просто стариком, а древним, словно ожившая мумия. Ма не заметила внешних изменений, и это было хуже всего: следовательно, суер коснулся разума.

— Что? — осторожно спросила она.

— Принимал роды. Тоже здесь, в Ак-Шеих.

— И как все прошло?

— Неплохо. — Азиз-баба прикрыл веки, словно вспоминая картину. -

Мать скончалась. А вот ребенок выжил. — Старик закашлялся, ударил себя кулачком в грудь и невозмутимо продолжил: — Но ты не переживай. Это не о тебе. Но мать носила проклятие. Родовое — самое страшное из всего, что возможно. — А потом, словно оправдываясь за слова, которые могли ее огорчить, добавил: — Но ее сын стал богом. Всегда ли таким был?

Старик задумчиво потянулся к лежащим в углу мажары баллонам, размотал шланги, натянул на лицо маску, открутил вентиль и вдохнул. Мая ждала, что он продолжит, но Азиз-баба молчал.

— Как его звали? — спросила Ма, когда старик вдохновлялся.

— Кого?

— Мальчик, о котором вы говорите?

— Мальчика?

— Того, чья мать умерла? — Мама уже пожалела, что спросила. Первое впечатление было правдивым: старик избавился от клепок.

— Мамай, — из-за долгой паузы, когда Ма уже стало казаться, что старик уснул или даже умер, ответил он. — Но твоего ребенка мы назовем по-другому. Если ты, конечно, выживешь и будешь еще помнить этот разговор. — Старик развернул к ней маленькое, словно испеченное яблоко, лицо и расхохотался бесцветным смехом, а потом снова по-дружески похлопал по животу.

А Ма подумала, что такого она точно не забудет и обязательно треснет старика, если он еще раз повторит этот отвратительный жест.

Ма. Власть крови

— Ты хочешь сказать, что после родов все забыла?

Сфена держалась за банку с бакасой, как пьяница — за столб. Ее клонило, бледными щеками катился пот. Волосы прилипли к вискам, а в проборах между дредами появились капли крови. Неделя допросов вытащила из Первого Зрачка слишком много суеты. Ее помощница — женщина с голубыми перьями на голове, которую звали Руфь, —

усердно протянула Сфене стакан с водой и яростно взглянула на Ма, словно была источником всех несчастий.

— Ты ведь была в моей голове. Я не лгу. — Мая проглотила горькую слюну и села поровнее.

Сегодня она была без пут. Совместная боль кует доверие. Они обе знали, что из Матери Ветров невозможно убежать. Голова звенела от воспоминаний. Тетя Валька была права на мемобомбу. Воспоминания очистили ее тело. Раны начали заживать, а боль стала меньше. Даже вырасти на лопатках почти перестали беспокоить.

Ма хотелось остаться в одиночестве, осмыслить упомянутое. Но Сфена не давала. Каждый день она заставляла ее рыться в памяти. И каждый раз воспоминание несколько отличалось от предыдущего.

Сфена передала бакасу Руфь, закатила рукав и уколола приготовленный раствор

с суетой, чтобы восстановить его количество в организме после контакта с лягушкой.

Потом громко выдохнула и упала на кровать рядом с Ма. От нее пахло ушасом и потом, жесткие дреды защелкали щеку. Горячее дыхание обжигало шею. Сфена почти касалась ее губами.

— Я хотела бы верить в твое сегодняшнее воспоминание, потому что в нем ты Ифигения.

Киммерицкая — автор крутой работы о Деште. Я изучала ее на материке. За ней даже написано несколько диссертаций. У нас на курсе мало кто верил, что

Ифигения — женщина. Да, пикантный псевдоним. Не представляешь, как бы мне хотелось, чтобы ею на самом деле была ты, — последние слова Сфена выдохнула Ма в ухо.

— Я и есть Ифигения Киммерицкая, почему ты сомневаешься? — усмехнулась Ма, словно втягивала ее в игру.

— Я верю, что ты в это веришь. Тот, кто касается лягушки, чувствует мысли носителя манкура. При этом магия бакас и манкуров. Сломать этот процесс невозможно.

«Только он двусторонний, — подумала Ма. — Тот, в чьем теле манкур, тоже чувствует рассуждение человека, касающегося бакасы. Все в Деште связывает

суйер. Это то, чего Старшие Братья никак не могут понять».

Сфена с помощью каких-то препаратов пыталась закрыть свой ум от

Ма. Остались самые ощущения, отрывки эмоций. Сфена задавала вопросы, а манкур вгрызался в память. Спасало только то, что длительный контакт представлял угрозу и для самой Сфены.

Ма чувствовала, что рыжеволосый есть что скрывать. Один из секретов почти удалось подсмотреть. А глаз врача определил проблему. Тетя Валька сказала бы, что суер не любит Сфену. Он не просто ее убивал, а делал это самым мерзким способом — через банальную человеческую опухоль. Сфене не хватало времени, она отчаянно хотела получить ответы, найти лекарство